Миф о Прометее и проблема духовной свободы
![Миф о Прометее и проблема духовной свободы]()
В настоящее время человечество находится в необычном кризисе, человек стремительно теряет связь со всем, что придавало бы жизни смысл. Но эта зараза пристала к нашему роду не сегодня.
«Духовная нужда нашего времени стала поистине нестерпима», — так в 1910 году описывал состояние современного ему общества немецкий философ Эдмунд Гуссерль.
А через несколько лет разразилась Первая мировая война, и отрицать кризис стало уже невозможно. Философы и политики предлагали разные пути выхода из него, но соглашались в одном — на человечество обрушился невиданный доселе духовный недуг.
Его новизна заключалась не в самой смене духовных ориентиров, а в отказе от идеального измерения. Отказ этот происходил с добровольного согласия человека. И те, кто пытался осмыслить происходящее, отмечали, что постепенно данный процесс приводил к потере внутренней свободы.
Выйти из кризиса не удалось. На какое-то время его разрастание было удержано существованием Советского Союза, который мог порождать и транслировать новые гуманистические идеи. Но после его развала уже не осталось преград для развития этой, казалось бы, невидимой болезни.
С давних времен человек боролся за подключение к духовному измерению. С ним он связывал представление о полноценной человечности. Первопроходцы, посмевшие заговорить о свободе духа как о необходимом условии человеческого существования, дали нам символы, к которым непрестанно обращаются все те, кто не согласился на прозябание в жизни, не выходящей за рамки минимальной необходимости.
В V веке до нашей эры поэт Эсхил написал свою знаменитую трагедию «Прометей прикованный». Герой древнегреческого произведения вырывает человечество из рамок, заданных зевсовским Олимпом.
Русский философ первой половины XIX века Алексей Хомяков, следуя за мыслью Эсхила, так раскрывал значение подвига восставшего титана: «Промифей, прикованный к скале Кавказской … богами строгой необходимости… Промифей есть символ бедной человеческой свободы, нравственного закона в цепях стихийного мира. Придёт день и северное божество, нравственная свобода высшего мира, Геракл, разорвёт эту цепь и даст волю и простор чувству духовного добра. Но про всё это Греция не хотела знать. Не трогай наших богов, потому именно, что они гнилы; не говори о невидимом, потому что оно потревожит тихую стройность видимого мира: вот закон Эллады…»
Со временем миф о Прометее неоднократно трансформировался. В эпохи упадка порой говорили о его ненужности. При этом, даже те, кто отчаивался, все равно обращались к образу Прометея и пытались осмыслить его, описать нарастающую катастрофу через историю этого титана.
Так, Франц Кафка в начале XX века был одним из тех, кто почувствовал беду. Он очень ярко описал «умирающий» мир, в котором Прометею с его огнем не нашлось места, где о его трагедии просто все забыли, даже олимпийские боги.
Казалось бы, в XXI веке многие уже согласились с подобным исходом, с ненужностью всего того, что связано с прометеевской символикой, то есть с сознанием, а также любовью, надеждой, силой духа.
Но выдрать человеческое из человека не просто. Каким-то образом даже в самые упаднические периоды находятся люди, не желающие отказаться от того, что можно назвать огнем Прометея.
Чаще всего этот огонь и свет связывались с духовным освобождением и, как следствие, со свободным творчеством и свободной мыслью. Такие интерпретации нередко встречаются уже в античности. При этом не только у греческих, но и у римских авторов.
Для римского поэта Овидия духовная свобода человека — это большая мечта, уводящая из мира обыденности. У него Прометей безвозвратно изменил человека, в котором навсегда поселилось стремление к недостижимому и неизвестному. В своей поэме «Метаморфозы» он пишет:
И между тем, как склонясь, остальные животные в землю
Смотрят, высокое дал он лицо человеку и прямо
В небо глядеть повелел, подымая к созвездиям очи.
А творческое начало человека, зажженное небесной искрой Прометея, по мнению Овидия, так сильно, что человек будет способен «всем управлять».
В IV веке н. э. римский император Юлиан Отступник в одной из своих речей о даянии богами светлейшего огня говорит о том, что «Прометей — промысел, опекающий все смертные существа, который как бы искусственно затопляет природу теплым дыханием». То есть для Юлиана — это фундаментальное жизненное начало, без которого не только человек, но и ничто не может существовать.
Юлиан стал последним римским императором, пытавшимся восстановить греческое язычество. Уже его приемник Иовиан сразу же после прихода к власти вернул христианской церкви ее права, и с этого момента языческие верования навсегда уступили свои позиции христианству.
Однако даже через полтора столетия Прометей оставался значимым духовным символом. К нему обращались авторы, пытающиеся «христианизировать» античное наследие.
Историк и мифограф VI века н. э. Фабий Фульгенций, утверждал, что Прометей может быть единственным связующим звеном между язычеством и христианством. Как и Юлиан Отступник, он считает Прометея символом божественного промысла.
А огонь Прометея символизирует у Фульгенция соединение божественного духа и человеческой души. При этом одухотворение он приравнивает к возникновению культурной жизни.
Но все же, пока христианство играло в обществе главенствующую роль, к образу Прометея обращались весьма редко. Вновь интерес к прометеевскому символизму возник в эпоху Просвещения, когда философы заговорили о внутренней свободе каждого человека. Происходило это не только в революционной Франции, но также по всей Европе и в России в том числе.
В конце XVIII века в Германии философ Иоганн Гердер основал литературную группу «Буря и натиск», участники которой активно обращались к эсхиловскому мифу. Гердер ввел понятие человечности и связал его с прометеевским огнем, для него титан — это освободитель человеческого духа.
Французский историк и поэт XIX века Эдгар Кинэ, находящийся под глубоким впечатлением от творчества Гердера, говоря об освобождении человеческого духа, допускает его только при полном освобождении человеческого сознания.
В своей поэме в стихах «Прометей», он описывает состояние человека, который еще не получил огонь Прометея и поэтому «над собственными мыслями лишь наполовину» властвует.
Прометеевская тема, конечно, не могла не заинтересовать классиков британского романтизма. В 1820 году Перси Биши Шелли написал поэму «Освобожденный Прометей». Для него Прометеев огонь дарит потенциальное освобождение не только каждому человеку, но и человечеству вообще.
Шелли верит, что полученный однажды огонь не будет потерян никогда. В его поэме Юпитер, радуясь победе над Прометеем, с досадой восклицает:
Моей безмерной силе все подвластно,
Лишь дух людской, огнем неугасимым,
Еще горит, взметаясь к небесам,
С упреками, с сомненьем, с буйством жалоб,
С молитвой неохотной, — громоздя
Восстание, способное подрыться
Под самые основы нашей древней
Монархии, основанной на вере
И страхе, порожденном вместе с адом.
Огненный дух, дарованный Прометеем, породил новое человечество, способное освободиться от самых фундаментальных страхов. В итоге Юпитер оказывается свергнутым окончательно, а Прометей — раскован.
Для Шелли освобожденный Прометей также символизирует освобожденное человечество, огненный дух которого получает возможность наполнить собой все человеческое бытие. Он описывает это новое состояние так:
Как духи, люди были меж собой,
Свободные; презрение, и ужас,
И ненависть, и самоуниженье
Во взорах человеческих погасли,
Где прежде в страшный приговор сплетались,
Как надпись на стене у входа в ад:
«Кто в эту дверь вошел, оставь надежду!»
Никто не трепетал, никто не хмурил
Очей угрюмых; с острым чувством страха
Никто не должен был смотреть другому
В холодные глаза и быть игрушкой
В руках тиранов, гонящих раба
Безжалостно, покуда не падет он,
Как загнанная лошадь; я не видел,
Чтоб кто-нибудь с усмешкой спутал правду,
Храня в своей душе отраву лжи;
Никто огня любви, огня надежды
В своем остывшем сердце не топтал,
Чтобы потом, с изношенной душою,
Среди людей влачиться, как вампир,
Внося во все своей души заразу:
Никто не говорил холодным, общим,
Лишенным содержанья языком…
В России образ Прометея также привлекал внимание поэтов и философов. В первой половине XIX века к этому символу обращался поэт Эдуард Иванович Губер, получивший особую известность благодаря первому переводу на русский язык поэмы Гёте «Фауст».
Губер, как и многие до него, хоть и по-своему говорит о том, что Прометей дарует человечеству не только жизнь. Тайна жизни для него заключается в согревании холодного мира, в результате которого в человеке рождается мысль и любовь.
Пламя жизни, дух небесный,
Освети холодный прах,
Упади на лик телесный,
Загорись в его чертах!
Видишь, в жилы голубые
Налилась живая кровь,
Дышат перси молодые,
Просыпается любовь.
Тайна жизни совершится, -
Пламя тело облекло;
Дума божия ложится
На высокое чело.
Слышу голос — вздох глубокой,
Вижу — слезы полились,
Очи мыслию высокой,
Очи жизнию зажглись.
Губер считает, что человек, наполненный такой жизнью, устанавливает связь с идеальным и сам становится единственным существом, способным воплотить это идеальное в материальном:
Не вы ли, мощные творенья,
Живые творческие звенья
Между землей и божеством?
Губер, подобно Шелли, считает, что некий огненный дух побуждает человека восстать против властвующих «богов» — против всего того, что сдерживает силу внутреннего человека, и не дает ей обрести полную свободу. Но при этом Губер делает особый акцент на осознании творческого начала — оно порождает ощущение безграничности.
Не ты ли, силою свободной
Границы праха одолев,
Земли красавец первородный,
Пойдешь войной под божий гнев?
Хотелось бы отметить, что прометеевский миф невероятно живуч и устойчив. Несмотря на смену эпох и титанические цивилизационные сдвиги, мы раз за разом встречаем его в различных философских концепциях, идеологических и религиозных системах. А сопровождают эти размышления десятки картин, литературных и музыкальных произведений.
И, конечно, центральным символом этого мифа является не сам Прометей или история о том, как его приковали, а именно огонь, полученный человеком. Получение огня — это необходимое условие духовного освобождения. И чтобы сохранять свободу, нужно беречь и поддерживать огонь.
В настоящее время человечество находится в необычном кризисе, человек стремительно теряет связь со всем, что придавало бы жизни смысл. Но эта зараза пристала к нашему роду не сегодня.
«Духовная нужда нашего времени стала поистине нестерпима», — так в 1910 году описывал состояние современного ему общества немецкий философ Эдмунд Гуссерль.
А через несколько лет разразилась Первая мировая война, и отрицать кризис стало уже невозможно. Философы и политики предлагали разные пути выхода из него, но соглашались в одном — на человечество обрушился невиданный доселе духовный недуг.
Его новизна заключалась не в самой смене духовных ориентиров, а в отказе от идеального измерения. Отказ этот происходил с добровольного согласия человека. И те, кто пытался осмыслить происходящее, отмечали, что постепенно данный процесс приводил к потере внутренней свободы.
Выйти из кризиса не удалось. На какое-то время его разрастание было удержано существованием Советского Союза, который мог порождать и транслировать новые гуманистические идеи. Но после его развала уже не осталось преград для развития этой, казалось бы, невидимой болезни.
С давних времен человек боролся за подключение к духовному измерению. С ним он связывал представление о полноценной человечности. Первопроходцы, посмевшие заговорить о свободе духа как о необходимом условии человеческого существования, дали нам символы, к которым непрестанно обращаются все те, кто не согласился на прозябание в жизни, не выходящей за рамки минимальной необходимости.
В V веке до нашей эры поэт Эсхил написал свою знаменитую трагедию «Прометей прикованный». Герой древнегреческого произведения вырывает человечество из рамок, заданных зевсовским Олимпом.
Русский философ первой половины XIX века Алексей Хомяков, следуя за мыслью Эсхила, так раскрывал значение подвига восставшего титана: «Промифей, прикованный к скале Кавказской … богами строгой необходимости… Промифей есть символ бедной человеческой свободы, нравственного закона в цепях стихийного мира. Придёт день и северное божество, нравственная свобода высшего мира, Геракл, разорвёт эту цепь и даст волю и простор чувству духовного добра. Но про всё это Греция не хотела знать. Не трогай наших богов, потому именно, что они гнилы; не говори о невидимом, потому что оно потревожит тихую стройность видимого мира: вот закон Эллады…»
Со временем миф о Прометее неоднократно трансформировался. В эпохи упадка порой говорили о его ненужности. При этом, даже те, кто отчаивался, все равно обращались к образу Прометея и пытались осмыслить его, описать нарастающую катастрофу через историю этого титана.
Так, Франц Кафка в начале XX века был одним из тех, кто почувствовал беду. Он очень ярко описал «умирающий» мир, в котором Прометею с его огнем не нашлось места, где о его трагедии просто все забыли, даже олимпийские боги.
Казалось бы, в XXI веке многие уже согласились с подобным исходом, с ненужностью всего того, что связано с прометеевской символикой, то есть с сознанием, а также любовью, надеждой, силой духа.
Но выдрать человеческое из человека не просто. Каким-то образом даже в самые упаднические периоды находятся люди, не желающие отказаться от того, что можно назвать огнем Прометея.
Чаще всего этот огонь и свет связывались с духовным освобождением и, как следствие, со свободным творчеством и свободной мыслью. Такие интерпретации нередко встречаются уже в античности. При этом не только у греческих, но и у римских авторов.
Для римского поэта Овидия духовная свобода человека — это большая мечта, уводящая из мира обыденности. У него Прометей безвозвратно изменил человека, в котором навсегда поселилось стремление к недостижимому и неизвестному. В своей поэме «Метаморфозы» он пишет:
И между тем, как склонясь, остальные животные в землю
Смотрят, высокое дал он лицо человеку и прямо
В небо глядеть повелел, подымая к созвездиям очи.
А творческое начало человека, зажженное небесной искрой Прометея, по мнению Овидия, так сильно, что человек будет способен «всем управлять».
В IV веке н. э. римский император Юлиан Отступник в одной из своих речей о даянии богами светлейшего огня говорит о том, что «Прометей — промысел, опекающий все смертные существа, который как бы искусственно затопляет природу теплым дыханием». То есть для Юлиана — это фундаментальное жизненное начало, без которого не только человек, но и ничто не может существовать.
Юлиан стал последним римским императором, пытавшимся восстановить греческое язычество. Уже его приемник Иовиан сразу же после прихода к власти вернул христианской церкви ее права, и с этого момента языческие верования навсегда уступили свои позиции христианству.
Однако даже через полтора столетия Прометей оставался значимым духовным символом. К нему обращались авторы, пытающиеся «христианизировать» античное наследие.
Историк и мифограф VI века н. э. Фабий Фульгенций, утверждал, что Прометей может быть единственным связующим звеном между язычеством и христианством. Как и Юлиан Отступник, он считает Прометея символом божественного промысла.
А огонь Прометея символизирует у Фульгенция соединение божественного духа и человеческой души. При этом одухотворение он приравнивает к возникновению культурной жизни.
Но все же, пока христианство играло в обществе главенствующую роль, к образу Прометея обращались весьма редко. Вновь интерес к прометеевскому символизму возник в эпоху Просвещения, когда философы заговорили о внутренней свободе каждого человека. Происходило это не только в революционной Франции, но также по всей Европе и в России в том числе.
В конце XVIII века в Германии философ Иоганн Гердер основал литературную группу «Буря и натиск», участники которой активно обращались к эсхиловскому мифу. Гердер ввел понятие человечности и связал его с прометеевским огнем, для него титан — это освободитель человеческого духа.
Французский историк и поэт XIX века Эдгар Кинэ, находящийся под глубоким впечатлением от творчества Гердера, говоря об освобождении человеческого духа, допускает его только при полном освобождении человеческого сознания.
В своей поэме в стихах «Прометей», он описывает состояние человека, который еще не получил огонь Прометея и поэтому «над собственными мыслями лишь наполовину» властвует.
Прометеевская тема, конечно, не могла не заинтересовать классиков британского романтизма. В 1820 году Перси Биши Шелли написал поэму «Освобожденный Прометей». Для него Прометеев огонь дарит потенциальное освобождение не только каждому человеку, но и человечеству вообще.
Шелли верит, что полученный однажды огонь не будет потерян никогда. В его поэме Юпитер, радуясь победе над Прометеем, с досадой восклицает:
Моей безмерной силе все подвластно,
Лишь дух людской, огнем неугасимым,
Еще горит, взметаясь к небесам,
С упреками, с сомненьем, с буйством жалоб,
С молитвой неохотной, — громоздя
Восстание, способное подрыться
Под самые основы нашей древней
Монархии, основанной на вере
И страхе, порожденном вместе с адом.
Огненный дух, дарованный Прометеем, породил новое человечество, способное освободиться от самых фундаментальных страхов. В итоге Юпитер оказывается свергнутым окончательно, а Прометей — раскован.
Для Шелли освобожденный Прометей также символизирует освобожденное человечество, огненный дух которого получает возможность наполнить собой все человеческое бытие. Он описывает это новое состояние так:
Как духи, люди были меж собой,
Свободные; презрение, и ужас,
И ненависть, и самоуниженье
Во взорах человеческих погасли,
Где прежде в страшный приговор сплетались,
Как надпись на стене у входа в ад:
«Кто в эту дверь вошел, оставь надежду!»
Никто не трепетал, никто не хмурил
Очей угрюмых; с острым чувством страха
Никто не должен был смотреть другому
В холодные глаза и быть игрушкой
В руках тиранов, гонящих раба
Безжалостно, покуда не падет он,
Как загнанная лошадь; я не видел,
Чтоб кто-нибудь с усмешкой спутал правду,
Храня в своей душе отраву лжи;
Никто огня любви, огня надежды
В своем остывшем сердце не топтал,
Чтобы потом, с изношенной душою,
Среди людей влачиться, как вампир,
Внося во все своей души заразу:
Никто не говорил холодным, общим,
Лишенным содержанья языком…
В России образ Прометея также привлекал внимание поэтов и философов. В первой половине XIX века к этому символу обращался поэт Эдуард Иванович Губер, получивший особую известность благодаря первому переводу на русский язык поэмы Гёте «Фауст».
Губер, как и многие до него, хоть и по-своему говорит о том, что Прометей дарует человечеству не только жизнь. Тайна жизни для него заключается в согревании холодного мира, в результате которого в человеке рождается мысль и любовь.
Пламя жизни, дух небесный,
Освети холодный прах,
Упади на лик телесный,
Загорись в его чертах!
Видишь, в жилы голубые
Налилась живая кровь,
Дышат перси молодые,
Просыпается любовь.
Тайна жизни совершится, -
Пламя тело облекло;
Дума божия ложится
На высокое чело.
Слышу голос — вздох глубокой,
Вижу — слезы полились,
Очи мыслию высокой,
Очи жизнию зажглись.
Губер считает, что человек, наполненный такой жизнью, устанавливает связь с идеальным и сам становится единственным существом, способным воплотить это идеальное в материальном:
Не вы ли, мощные творенья,
Живые творческие звенья
Между землей и божеством?
Губер, подобно Шелли, считает, что некий огненный дух побуждает человека восстать против властвующих «богов» — против всего того, что сдерживает силу внутреннего человека, и не дает ей обрести полную свободу. Но при этом Губер делает особый акцент на осознании творческого начала — оно порождает ощущение безграничности.
Не ты ли, силою свободной
Границы праха одолев,
Земли красавец первородный,
Пойдешь войной под божий гнев?
Хотелось бы отметить, что прометеевский миф невероятно живуч и устойчив. Несмотря на смену эпох и титанические цивилизационные сдвиги, мы раз за разом встречаем его в различных философских концепциях, идеологических и религиозных системах. А сопровождают эти размышления десятки картин, литературных и музыкальных произведений.
И, конечно, центральным символом этого мифа является не сам Прометей или история о том, как его приковали, а именно огонь, полученный человеком. Получение огня — это необходимое условие духовного освобождения. И чтобы сохранять свободу, нужно беречь и поддерживать огонь.
