Метафизическое размышление по поводу перспектив России в XXI столетии

Леонид Павлович, друг Леночки и Федора, — это номенклатурный выдвиженец хрущевской эпохи, которая противопоставляет свой гедонистический гуляш-коммунизм (термин Эриха Фромма) сталинскому аскетизму.

На словах XX съезд Партии осудил Сталина не за аскетизм, а за репрессии. Но на самом деле всем было понятно, что советская номенклатура, делая ставку на Хрущева, разрывает именно со сталинским аскетизмом и противопоставляет ему некую псевдосоветскую потребительскую концепцию, которая просто не может не обернуться триумфом совокупной Леночки.

Так что стоит внимательно вчитаться и в высказывание этого молодого партийного номенклатурщика хрущевского разлива, и в высказывание Леночки. Потому что значимо и то и другое.

Леонид Павлович, используя в полемике с Клавдией Васильевной казенный номенклатурный язык хрущевской эпохи, окорачивает ревнительницу советского аскетизма следующим образом: «Политика нашего государства в этом вопросе совершенно ясна — максимальное удовлетворение нужд трудящихся».

А Леночка демонстрирует в полемике с той же Клавдией Васильевной то, что в хрущевскую и даже в брежневскую эпоху еще прячется под маской мещанского бытового советизма и снимет эту маску только в перестроечную эпоху. Демонстрируя бесконечную живость позднесоветского лозунга «народ и Партия едины», Леночка в качестве народа, то бишь мещанства, поддерживая Леонида Павловича, то есть Партию, заявляет: «Совершенно верно! Зачем же тогда строят так много красивых, больших домов? Зачем дают прекрасные квартиры? Зачем в магазинах продают ковры, хрусталь, дорогую мебель, сервизы, картины?»

Тем самым уже в хрущевскую эпоху Леночка и Леонид Павлович декларируют нечто, превратившееся при Горбачёве в прочный союз откровенно антисоветского мещанства и скрыто-антисоветской перестроечной номенклатуры.

Это только поначалу говорится, что народ и Партия едины в своем желании низвести советское бытие к некоей незатейливой обжираловке, она же — то «иметь», которое Эрих Фромм противопоставляет подлинно человеческому желанию «быть».

Позже народ переведут на откровенно антисоветские позиции, суть которых в том, что полноценность желанного «иметь» возможна только при капитализме, и потому советское «быть» надо снести до основания, а не сооружать неубедительный перестроечный гибрид между «иметь» и «быть», он же гуманный демократический социализм.

— Хотите получить полноценное «иметь»? — спросила Партия в лице Горбачёва, Яковлева и Ельцина некие общественные слои, ставшие инструментом демонтажа СССР и советского образа жизни.

— Да, хотим, — ответили им эти общественные слои, они же — совокупная Леночка.

— Ну, если хотите этого — то сносите совок до основания. Он с полноценным «иметь» не сочетаем ни в каких модификациях, — сказали Леночкам новые Леониды Павловичи.

И эти Леночки выполнили указ своих номенклатурных руководителей.

Но мне лично представляется крайне существенным развить этот незамысловатый сюжет, насытив его чем-то посложнее сентенций Леночки и Леонида Павловича. Притом что именно эти сентенции являются основой произошедшего. И потому нельзя выводить их за скобки, ссылаясь на их избыточную прямолинейность.

В стихотворении Бориса Слуцкого «Газеты», написанном в 1961 году, говорится о чем-то более фундаментальном, чем синдром Леночки, описанный Розовым несколько раньше. Напомню читателю, что именно говорит про этот синдром Леночки, отвергая частные проявления синдрома и раскрывая его суть, еще одна героиня пьесы Розова Татьяна.

Когда Леночка оправдывает свой синдром текущими необходимостями, мол, надо завести (то есть заиметь) и то, и это, другая героиня пьесы — Татьяна — прорываясь сквозь частности, которыми Леночка оправдывает свой синдром, они же необходимость завести и то и это, так отвечает Леночке на ее утверждение, что синдром завершится, когда она заведет всё: «Ты никогда не заведешь всё».

Леночка изумленно спрашивает: «Почему это?»

Татьяна отвечает: «Потому что ты — прорва!»

И Татьяна полностью права. Ибо суть синдрома Леночки не в том, чтобы завести то, се и другое, и успокоиться, заведя всё. А в том, чтобы заводить нечто все время. Даже если на самом деле все заведено, то необходимо не наращивание имеющегося, а удовлетворение самого этого зуда, вожделения к заведению большего и большего. Именно этот зуд и порождает нечто, охарактеризованное Татьяной как «прорва».

Определение Татьяны носит, по сути, метафизический характер. И потому является крайне важным.

В пьесе Розова нет ответа на вопрос, чем же следует ограничивать эту «прорву». Да и надо ли ее вообще ограничивать? Может быть, суть человеческого прогресса и состоит в том, что прорва хочет все больше.

Не могу поручиться за абсолютную достоверность той истории, которую я хочу рассказать читателю. Потому что рассказана эта история была мне в частной беседе. Но гарантирую дословное воспроизводство этого давнего рассказа, поскольку у меня хорошая память.

Постсоветский олигарх, сделавший в советскую эпоху убедительную научную карьеру на физико-математическом поприще, рассказал мне о том, что говорил ему Андрей Дмитриевич Сахаров, создатель советской термоядерной бомбы, близкий соратник Лаврентия Павловича Берии, ставший при Брежневе знаменем антисоветизма.

Якобы олигарх спросил Андрея Дмитриевича, в чем смысл существования всего на свете. Охотно в это верю, ибо олигарх сочетал в себе стяжательскую цепкость со страстью к разного рода общефилософским вопросам.

По словам олигарха, Андрей Дмитриевич ему ответил, что смысл всего сущего в экспансии.

Разница между той прорвой, о которой говорит Татьяна, и этой самой экспансией только в интеллектуальном масштабе. Прорва-де, мол, хочет экспансии и всё. Олицетворение этой экспансии — капитализм. Не чье-то благосостояние находится в его основе, а эта самая прорва. Она же, по мнению Сахарова (если верить тому, что поведал мне философствующий олигарх), — экспансия.

Между прочим, вопрос совсем не так прост, как кажется.

Даже если представить себе, что в основе развития животного мира находится дарвиновская эволюция (а это сейчас опровергается многими учеными), то все бытие не сводится к животному миру. Даже если представить себе, что в основе развития человечества, являющегося вершиной этого самого животного мира, находится конкуренция, то есть та же самая эволюция, то ведь весь мир не сводится к сумме животного мира и хомо сапиенс. Есть еще и доорганический мир, в котором тоже есть развитие.

Вселенная ведь развивается от Большого взрыва — к своему нынешнему состоянию и, как говорится, далее со всеми остановками. Это только древние греки считали, что весь космос неизменен. Хотя, опять-таки, если он когда-то был создан из хаоса, то неизменность является относительной.

Начиная с Общей теории относительности Эйнштейна неизменность космоса проблематизирована. Когда-то (в самом начале взрыва) не было не только электронов, протонов и так далее, не было и кварков. А что было — не понятно. Некая неквантованная протоматерия.

Недаром мои коллеги по физико-математическим исследованиям, которыми я занимался до того, как ушел с головой в театр и политологию, саркастически говорили, что физическое моделирование состояния вселенной через какие-нибудь 10⁻²⁴ секунды от большого взрыва ничем не отличается от любых самых причудливых мистических построений. И что ничем от таких мистических причудливостей не отличается и пресловутая теория струн.

Итак, историчны не только человечество и не только животный мир. Исторично все, включая атом, электрон, кварк, наличие квантовой структуры материи. Ну и в чем же источник возникновения усложняющейся неживой среды? Почему в ней сначала возникают элементарные частицы, потом атомы, потом молекулы, потом кристаллы? Если живая среда и человечество развиваются за счет того, что нечто более сложное побеждает нечто более простое, то что происходит с неживой материей?

Какое-то время кого-то удовлетворял принцип экономии энергии, согласно которому электрону и протону энергетически выгоднее существовать вместе. Мол, существуя вместе, они экономят энергию. Но потом оказалось, что доказать подобное по отношению к чему-нибудь более сложному, чем атом водорода, невозможно. Да и с атомом водорода все не просто.

Ну так и что же движет развитием неживой материи, если конкуренция такого развития неживой материи не объясняет? Если верить рассказу философствующего олигарха, Сахаров (и вовсе не он один) считал, что в неживой материи тоже имеет место конкуренция, она же экспансия. Но тогда все в мире состоит из Леночек, то есть прорв разного рода и качества.

Маяковский в своем известном стихотворении говорил лошади: «Деточка, все мы немножко лошади». И что? Надо сказать, что все мы немножко прорвы? А есть ли какие-то другие достаточно известные термины, которые дополняют и развивают метафору прорвы?

Позволю себе привести еще одну личную беседу, опять-таки оговаривая, что поскольку она личная, то никаких гарантий подлинности того, что она содержит, нет и быть не может. Но что воспроизвожу я ее с крайней степенью документальной достоверности.

В перестроечную эпоху я был шапочно знаком с одним украинцем, чьи родители переехали в США. Такие дети эмигрантов иногда бывают очень патриотичны по отношению к стране, откуда уехали их родители. Страной этой, как мы понимаем, был СССР.

Уехавшие родители моего знакомого преуспели, знакомый поэтому получил хорошее образование и стал политологом, которого в силу его блестящего знания нескольких языков часто использовали как переводчика.

В частности, этот мой знакомый (подчеркну, что здесь речь идет о шапочном знакомстве) преуспел в том, что касалось переводов выступлений Сахарова во время поездки в США, которая имела место в 1988 году.

В ходе поездки Сахаров поддержал горбачёвскую перестройку. И если верить моему знакомому, который переводил его выступления на протяжении какого-то времени, он говорил в полемике с другими интеллектуалами нечто, этих интеллектуалов до крайности впечатлившее.

Это нечто (подчеркиваю, что опять-таки нет никакой гарантии достоверности сообщенной мне информации, но сообщено мне было именно то, что я рассказываю читателю) именовалось «орионы» и «бионы». Мол, есть такие частицы, которые играют существенную роль в развитии космоса и могут быть восприняты специальным образом обученным человеческим мозгом. Но только одни воспринимают только «бионы», а те, кто особо обучены, воспринимают «орионы», которые потом, упрощаясь, переходят в доступные всем «бионы».

По словам моего шапочного знакомого, западные ученые, которые это услышали, очень хотели узнать, на какие опыты, сделанные советскими физиками, опираются эти утверждения. И почему эти опыты не описаны в каких-нибудь «Успехах физических наук» или других журналах.

Знакомый поинтересовался у меня. И я предложил ему поспорить со мной, причем, если я окажусь прав, то он мне должен бутылку пива, а если я ошибусь, то я ему должен бутылку коньяка. Поскольку разговор был в Москве, а знакомый немедленно уезжал в Соединенные Штаты, то мы договорились, что он просто скажет, кто кому что должен. Я ему коньяк, или он мне пиво. И не будем распространяться о существе спора.

Сказал же я знакомому, что «орионы» и «бионы» — это часть определенной эзотерики, а вовсе не частицы, добытые советскими физиками на ускорителе в Дубне. И что «орионы» передаются тем, кто прошел очень сложную длительную подготовку, эти люди превращают «орионы» в «бионы» и передают тем самым информацию так называемым профанам.

Через несколько дней знакомый позвонил и сказал, что он должен мне бутылку пива.

Я заранее извиняюсь перед читателями, которых не устраивает то, какими именно информационными источниками я пользуюсь в своей аналитике. Эти читатели, безусловно, правы. И меня здесь отчасти реабилитирует только то, что я оговариваю небезусловность этих источников.

Но ведь вряд ли упрекающие меня читатели считают, что в своих умозаключениях я пользуюсь только небезусловными сплетнями, сообщаемыми в частном порядке.

Есть несколько специалистов, посвятивших свою жизнь изучению советских элитных эзотерических концепций, поразительным образом сочетавшихся с так называемым научным атеизмом, экзамен по которому сдавали советские студенты, не причастные к сфере советских элитных эзотерических построений.

Я серьезную часть своей жизни посвятил изучению этой советской элитной эзотерики, являвшейся скрытым компасом для многих из тех, кто с трибуны клялся в верности научному атеизму. И изучал я эту эзотерику отнюдь не по сплетням. Хотя и сплетни иногда бывают достаточно полезны при исследованиях в столь необычной и очевидно закрытой сфере. Тут ведь действительно многое зависит как от интуиции, так и от сопряжения историй, обладающих проблематичной достоверностью, с историями, которые обладают достоверностью несомненной, являясь при этом тоже историями сугубо частными.

Вот одна из таких несомненных и при этом сугубо частных историй.

В позднюю предперестроечную эпоху я, уже будучи студентом Щукинского училища и уже став перед поступлением в это училище кандидатом физико-математических наук, готовился к переводу своего самодеятельного студийного театра на профессиональные рельсы. Перевод этот был очень непростым. Но он поддерживался определенной частью академических кругов, ибо существовало мнение, что различным научным центрам необходимо время от времени взаимодействовать с ценимой ими интеллектуальной театральностью, одним из признанных представителей которой я в то время уже являлся.

Но, готовя профессионализацию своей студии (она произошла по другой схеме уже в перестроечную эпоху), я, в силу причудливости той эпохи, должен был очень дорожить статусом драмкружка при бесконечно мной любимом Московском геологоразведочном институте, который я закончил до того, как поступил в Щукинское училище, и который, в силу любви ко мне, терпел этот самый полупрофессиональный драмкружок. Я же к этой любви относился крайне трепетно, потому что твердо считал, что свою задачу смогу решить только опираясь на абсолютно законную, пусть и комически-драмкружковскую театральную деятельность.

Итак, сочетаю я научную работу и обучение в Щукинском училище с руководством неким как бы драмкружком при МГРИ, занимаюсь постановкой тех спектаклей, которые войдут в дальнейшем в репертуар профессионального театра «На досках». И вдруг мне звонят из парткома и просят на время отвлечься от основных постановок для того, чтобы в ускоренном порядке выпустить некий стихотворный монтаж к юбилею одного ученого, являвшегося по совместительству еще и поэтом. Секретарь парткома — очень интересный, умный и широкий человек. К моему начинанию он относится с предельной дружественностью. Так что у меня есть масса оснований для того, чтобы откликнуться на его звонок. А он, позвонив, просит меня встретиться с одной из лаборанток минералогического музея при МГРИ, отвечающей за юбилей данного ученого.

Я встречаюсь с милой женщиной в сатиновом рабочем халате, и она передает мне набор стихов этого ученого и поэта, из которых нужно сделать постановку к юбилею.

По прочтении стихов для меня становятся очевидны две вещи.

Одна из них — что автор стихов, конечно, умный и тонкий человек, но его стихотворное творчество носит совсем уж дилетантский характер. Даже избыточно дилетантский. Это меня, естественно, огорчает, потому что эффективная сценическая интерпретация подобного стихосложения до крайности проблематична. А демонстрировать нечто неэффективное в театральном плане мне по понятным причинам очень не хочется.

Ну, а другое мое обнаружение состоит в том, что автор стихов до крайности эзотеричен. И что речь идет об определенной эзотерике, так сказать, антропологическо-эсхатологического характера.

В момент, когда я знакомлюсь со стихами и размышляю о том, как, собственно, сочетать свои театральные амбиции с проблематичным стихотворным материалом, ко мне подходит представительница профкома, которая как раз и курирует наш драмкружок самым непосредственным образом. Я по понятной причине знакомлю эту незатейливую профкомовскую даму со стихами.

Дама, как выясняется, является радикальной православной неофиткой, лишенной всяческой духовной тонкости. Ей стихи кажутся просто сатаническими, да еще и некрофильскими (что на самом деле совсем не так — стихи в этом смысле невинны, они просто художественно не ахти).

Профкомовская дама дико возмущается, бежит в партком с тем, чтобы охаять выданные стихи с идеологической точки зрения. Я ей мешать в этом и не могу и не хочу.

Партком говорит, что профкомовская дама права, и что он, партком, отменяет адресованную мне просьбу сделать стихотворный монтаж из идеологически небезусловных, как оказалось, стихов некоего ученого и поэта, чей юбилей должен состояться в ближайшее время.

Я полностью успокаиваюсь и продолжаю заниматься постановкой любезного моему сердцу спектакля. Но не тут-то было.

Через два дня после совместного решения парткома и профкома об отмене юбилейного стихотворного действа мне звонит ректор МГРИ, замечательный человек, прекрасный ученый и организатор, имеющий большие заслуги перед страной и сочетающий свой высокий научный статус с высоким партийным статусом. Такое сочетание в ту эпоху не было экзотическим.

Ректор просит меня прийти к нему в кабинет. Я прихожу и вижу, что он необычно бледен и очень встревожен. Ректор спрашивает меня: «Ты можешь сделать этот стихотворный монтаж за оставшееся время?»

Я говорю: «Конечно, могу, если мне будет предоставлена возможность работать в ночное время в аудиториях МГРИ».

На это ректор мне отвечает: «Тебе будут предоставлены любые возможности. Но прошу тебя, не провали это мероприятие».

С помощью двух ночных репетиций я просьбу ректора выполнил.

Наступает день юбилея. Показ стремительно сделанной нами театрализации стихов юбиляра должен произойти в 7 часов вечера. За 30 минут до показа ректор просит меня срочно зайти к нему в кабинет.

Я захожу, ректор ходит по кабинету так, как ходят крайне обеспокоенные люди.

Спрашивает: «Ты не провалишь мероприятие?»

Я отвечаю: «С какой это стати? Все будет в порядке, не волнуйтесь».

Ректор мне говорит: «Знаешь, у меня есть все основания волноваться».

И с этими словами подходит к окну.

Я, естественно, тоже подхожу к окну и вижу, как к зданию института с очень специфическим шуршанием подъезжают машины высшего статуса. И тут я замечаю, что впервые за годы, когда я учился и работал во МГРИ, от входа в главный корпус до аудитории, где должен состояться показ моей театрализации стихов юбиляра, проложена красная ковровая дорожка. Которую, подчеркиваю, никогда ни при каких приездах не прокладывали.

Ректор берет меня за руку и ведет по этой дорожке навстречу лицам, выходящим из машин. Знакомит меня с ними, и мы идем в большую аудиторию, где должна быть показана театрализация стихов юбиляра.

Театрализация проходит успешно. Зал аплодирует. Лица, приехавшие в тех машинах, которые сегодня назвали бы VIP и которые в брежневскую эпоху назывались иначе, благодарят и уезжают. Ректор — человек очень мужественный, воевавший, с огромными заслугами перед страной и высоким статусом — отирает пот со лба, а лаборантка минералогического музея МГРИ, по-прежнему облаченная в сатиновый халат, подходит ко мне и говорит: «Вот, Сереженька, как мы умыли местных дегенератов и показали им, кто на самом деле у руля».

Эта история мне известна не понаслышке. И у меня в запасе таких историй очень и очень много.

Научная организация, которую я возглавляю, уже выпустила один том трехтомного издания под названием «Эзотерика Сталина». Но это эзотерика только одного лица, конечно же, весьма и весьма значимого. Для того чтобы мы что-то поняли в истории собственной страны, надо было бы издать такое же сочинение под названием «Эзотерика Дзержинского», «Эзотерика Берии» и так далее.

Ни для кого не секрет, кто именно эзотерически окормлял Леонида Ильича Брежнева.

Но, в общем-то, не секрет, кто окормлял, например, знаменитую Маргарет Тэтчер, ярую поклонницу друидизма, исполнявшую у мегалитов друидские обряды вместе со своими «сестрами».

А также кто окормлял Джорджа Буша-старшего с его «Маджестик-12».

А также, кто окормлял Рональда Рейгана (я имею в виду пресловутую госпожу Квигли).

А также кто окормлял и Горбачёва, и его жену, и круг ближайших соратников Горбачёва.

Тут позволю себе еще одну личную историю не из разряда сплетен.

В самый разгар перестроечной эпохи меня (а я тогда уже руководил Центром стратегических исследований при Совете министров СССР) посещают представители гэдээровской разведки «Штази», причем такие представители, которых и внутри-то «Штази» знают очень немногие.

Эти представители показывают мне документальные архивные материалы о роли нашего ученого Тимофеева-Ресовского в деятельности организации под названием Аненэрбе. То есть в деятельности святая святых эзотерики Третьего рейха.

Интерес к фигуре Тимофеева-Ресовского связан с выходом книги Даниила Гранина «Зубр». Повесть «Зубр» впервые была опубликована в № 1 и № 2 журнала «Новый мир» в 1987 году. Свою рецензию на эту повесть опубликовал в журнале «Наука и жизнь» очень знаковый перестроечный политик Гавриил Харитонович Попов. Рецензия называется «Система и Зубры».

Гранин восхищается Зубром. Попов тем более. Мои собеседники по «Штази» крайне этим обеспокоены в связи со специфичностью фигуры Тимофеева-Ресовского. И потому передают мне материалы о деятельности Тимофеева-Ресовского. Причем, подчеркиваю, не сплетни передают, а закрытые архивные материалы.

Я, естественно, передаю через определенного посредника эти материалы Горбачёву. А дальше… Идет мой посредник по кремлевскому коридору. Навстречу ему идут Горбачёв и один крупный академик, сфера деятельности которого близка к сфере деятельности Тимофеева-Ресовского.

Горбачёв спрашивает академика, видя, что к нему приближается этот мой посредник, занимавший очень высокое место в партийной иерархии: «А что, действительно Тимофеев-Ресовский таков, каким его описывают в материалах „Штази?“

На что академик отвечает: «Проверяли, Михал Сергеич, все не так».

Потом я еще раз встретился с этими представителями «Штази». И они мне передали опять же документальные материалы о том, с кем вместе прилетел канцлер ФРГ Гельмут Коль для встречи с Горбачёвым, проходившей на юге России.

Тут все дело в том, куда тянутся нити от неких эзотерических гуру, окормлявших в том числе и высших партийных руководителей, и их семьи. И все сходится как минимум на фигуре Карла Гаусгофера, создателя геополитики и эзотерика, очень сильно повлиявшего на Адольфа Гитлера.

На языке этой эзотерики речь идет уже не об экспансии как основе существования космоса, а о том, что эта экспансия, она же прорва, именуется вампиричностью. И что источником огромной «мерзости», именуемой развитием, является именно эта вампиричность, лежащая в основе омерзительной конструкции под названием Вселенная.

Те, кто дают такое описание тому, что я обсуждаю, именуют нашу Вселенную вампирической. И считают вампиричной любую форму, являющуюся в силу своей крайней негативности, она же вампиричность, творением того же злодея, который создал Вселенную.

Читатель легко узнает в подобной концепции прямой повтор достаточно древних гностических построений о злом демиурге, создавшем Вселенную. И о доброте того, что этому демиургу противостоит.

Мне же здесь хотелось показать читателю, как протягивается ниточка от некой Леночки, названной прорвой, к «орионам» и «бионам», экспансии как к тому, что якобы лежит в основе развития, и к вампиричности Вселенной.

Если читатель считает, что все это не имеет никакого отношения к нынешней глобальной политике, то мне, к сожалению, придется его огорчить и констатировать, что это все, увы, имеет самое прямое отношение к политической злобе дня, она же то, что являет нам нынешний Запад,